ЗОЛОТО НА СЕРЕБРЕ
Littera scripta manet
Особенно убийственна для писателя ранняя и быстрая слава.
Ян Парандовский
Почему написанное сбывается, объясняют по-разному. Я знала, что Littera scripta manet[1]. Знала, что мыслеформа заполняется мёдом или гноем событий неизбежно. Теперь я пишу, чтоб сначала узнать, о чём я думаю.
2006 год, 31 августа, ночь. На животе резиновый блин со льдом. К левой ноздре суровой ниткой пришито начало питона. Продолжение в брюхе, конец на полу. Потолок ампутирован, на срезе кровит космос. Неподвижный холод и неоновая синева. Я голая. Телом ни прошептать, ни заорать, ибо разрезано вдоль. В прошлый раз успели поперёк, в позапрошлый лапароскопом, но никогда не было питона, тем более в детстве, когда и началось благодаря Шекспиру. В пятилетнем возрасте, крупный литератор и книгочей, я порылась в бабушкином шкафу и вытащила. Мне понравилась игровая фамилия переводчицы: Щепкина-Куперник. Открылось на «Ромео и Джульетте».
Две взрослые женщины, клянясь пожечь все книги на свете, полтора часа отливали меня холодной водой, горькими слезами, бабьими причитаниями. Безрезультатно. Чуть-чуть отпустило, но в целом нет: Шекспир заложил стальную магистраль, я поселилась в бронепоезде «Любовь» и двинула.
Кровопийца, убивший влюблённых детей, я перепишу тебя.
***
Оказывается, ось разреза имеет архетипическое значение. Сегодня – уже вдоль, но я ещё не знаю, что сорок швов и что ночная швея перепутала нитки, во мне забыли и завязали шестидюймовую верёвочку нерастворимую.
Я состою из боли, холода и потолка, которого нет. О чём подумать, чтобы согреться? Желая поговорить об одеяле, крове, крови, покрове, ищу живого ходячего. Вращаю глазами, но без очков я много не навращаю. Надо послать за помощью.
Не верьте байкам о тоннеле, о прокрутке ленты (знаменитая жизнь пронеслась перед мысленным взором) – это неправда, удобная для садоводов-пенсионеров и домохозяек, всю жизнь провстречавших мужа с работы – в чистом фартуке. Малый КА (космический аппарат), наше тело, в роковую минуту восторженно мешает душе заниматься её типичными глупостями. Аппарат переходит на самообслуживание, благо умеет, а душе даёт волю вольную. Я жила вдохновенно, сочиняя жизнь по наитию, а это дилетантизм. Любовник, затолкавший меня, считай, прямо в гроб, ничего такого не хотел, разумеется. Он лишь говорил, что искусство должно воспитывать народ и быть приличным. Он был высокий блондин. Образование высшее, мировоззрение несгибаемое. Руки дрожат описывать, как сильно любил меня этот инженер.
Не передать словами, как радуется измочаленная душа сочинителя в предчувствии свободы. Но попробую словами. Чем ещё.
Чую – душа моя сопит, переминаясь под распахнутой форточкой выход. Я знаю, что ей не впервой, помогать не рвусь, но мне нужно чем-нибудь укрыться. Давай, бессмертная, поработай всерьёз. Поживи для меня наконец, позови кого-нибудь. Мы с телом пели тебя, плясали, рвали на части, терзая любовью, мы создали тебе первоклассные невыносимые условия. Потрудись для нас, – поругиваю душу я и пытаюсь вытащить её из себя примерно на царский локоть[2]: пусть она, нерезаная, побегает и поищет врача. Душа весело встряхивается, отбегает на венский локоть и лукаво зовёт пустоту эй!
Из пустоты доносятся шаги.
К нам является спецбаба в-чём-дело. Я мычу, показывая глазами на ближний космос. Баба недовольна мной:
– Конечно, холодно. У нас, между прочим, реанимация.
Освобождённая душа проводит астральный хук прямо в бабу и приносит нам материальный успех: два байковых одеяла.
Внимание: победа над бабой одержана попрыгуньей-душой, получившей задание найти мне одеяло. Душа справилась одна, без меня. Баба пошла за кулисы, принесла байковые лохмотья в бурых пятнах и накинула на меня. Душа-проказница-озорница выговорила у спецбабы нарушение режима моего умирания. Впрочем, она ж моя душа и ведёт себя непокорно. Понимаю. Я ей простой земной фидуциар [3]
Писатель – сорок швов, лёд и реанимация – о читателях думать не обязан, ибо читатель может ходить. Говорить с тёплыми живыми писателю пока не о чем. Кстати, до сих пор не о чем, хотя прошло десять лет.
Предчувствиям не верю, и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет:
Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Тарковский здесь, разумеется, позднейшая вставка. В холодильнике стихов не было. В памяти штиль и тишина, я одна. Я слышу свой голос внутри головы, ему просторно, пусто, спокойно. На вершине моей пустоты пирамидион, сходящийся в точку, фермата.
…Покровы байковые хилы, но они есть. Температура под Плеядами повышается. Я, трансгендерный макет сверхчеловека, немотствую. У макета нет пола и гендерных проблем. Мой momento de la verdad [4]. Абсолют. Душа не имеет пола. Оказывается, не имеет, теперь я знаю. Знаю. Вот в чём дело! Вот где собака.
Под кусками рванины, ледяным блином и стоячим космосом холода я всё равно голая, но победе в зубы не смотрят. Я уже не одна с Богом. Со мной герольд – моя бесполая, самоуправная. Мы впервые дистанцировались по жизненно важному делу – за одеялом. А то любовь, любовь! Заладила, как попугай. Что связывает нас в данную минуту, сказать и трудно, и нечем, но переговоры моя-душа vs баба-в-чём-дело меня как холодного наблюдателя восхитили. Уважаю! – говорю душе и пытаюсь зазвать и запихнуть её обратно, и мигом выясняется страшное: я не бог, я не умею правильно вживлять души. Не лезет.
Я не могу вернуть её в тело, которое с великим удовольствием она покинула, намотав на какой уж он там у неё палец ту самую серебряную нить, описанную в литературе.
И начала я подтягивать душу вежливо. Золотая моя, говорю, ну что ты там в углу дрожишь. Иди ко мне.
Я её ловлю, тяну, даже прошу – из привычки, понятно, и догматичного панибратства, мы-де сестры-братья, которым рано прощаться. Я не сразу поняла, что она, может, и вернулась бы, но мир окрест – как чернильница-непроливашка: впускает всё, а выпускает только на кончике пера. Недурно бы знать, ухмыляюсь я эзотерично, сколько по-дурацки вырванных, отпущенных душ болтается во вселенской чернильнице, не в силах вернуться или перевоплотиться. Непроливашка даёт по капле, и потребен воистину пушкинский гребок пером, чтобы начерпать из космоса я вас любил.
У выпростанной души нет причин стремиться назад.
Нелегко рассказывать живым людям, какое это удивление. То же ли чувствуют недосуицидники, вытащенные из петли, не ведаю, но смекаю, почему врачи числят самоубийц – сумасшедшими. Достаточно единственный раз возвратиться, недоумерев, и попытаться устроить душу в то же тело – естественно, неправильно! – начинается серия припадков: вытряхнуть из себя душу, дабы переустановить как надо. Получается хронический суицид, авангардная живопись, диссонансы в музыке, Пикассо, Бодлер, местами Шостакович.
Человек может жить и с оторванной душой, если она ещё на нитке. Золотая наша подруга душа может перемочься и в соседней комнате, и в другом человеке, и на другом континенте. Она прыгуча. У неё бывает вывих острый, бывает хронический. У меня с детства был, похоже, привычный хронический подвывих души, а я не замечала, что душа шастает туда-сюда. Моя золотая, прости меня, дуру, за борьбу с Шекспиром.
Два или уже три часа ночи; тайные знания становятся явными: тело – душа – голос. Тайну голоса знали жрецы, построившие пирамиды. Всё возможно голосом, если он прикреплён, как правильно установленная душа. Жертвоприношение чисел – голос – пирамида. Молитва, стабильное стояние всех оболочек, магия, всемогущество. Жрец, владеющий голосом, имеет душу на месте. Я понимаю, что делает человек, у которого душа не на месте. Он делает страшные вещи. Повторяю: как устанавливать душу правильно, человек не знает, поскольку не Бог.
Любому, кто бросается душой, следует знать: когда и если передумаешь, больно будет и беспомощно, а желание перезагрузки вспыхнет, как безумная любовь, а умения ставить душу на место – ноль… Счастливец, кто ничего этого – что вы сейчас читаете – не знает наперёд. Душа доверчива, беспутна, продажна.
А знали бы мы, куда себе роем, сюсюкая в любви душа моя, душа моя.
Не сюсюкайте с любимыми. Не говорите ни женщине, ни мужчине ты душа моя. Заберут послушно вашу душу; а вы заканючите отдай.
А писатели, как простецы, жадны до мелких травм. Профан перекармливает душу, как нерадивая мамаша: первая любовь, неудачные пробы тела на роль в сексе, удачные пробы, счастливая страсть навылет, обретение себя, трагедия, творчество (ирон. – русск., Е. Ч.), поиск и раскопки мирового секретика (помните ваше детство с фантиками под стекляшечкой), заторы на избранном пути, переломы костей, разлуки, бунт, алкоголизм, эпилепсия, вечная молодость с придурочной улыбочностью лица ввиду несмыкания челюстей, покушения, рваная утрата земных сородичей, достижение целей, решение задач, успех, удача, деньги, семья, политика, корь, ветрянка, – всё выдержать готова подруга наша ненасытная. Одного не прощает душа: делегирования полномочий. Она их не возвращает. Прав был Флоренский: творить на страсти нельзя, надо дать душе взлететь, посмотреть, спуститься, остыть и встать на место, не накормив пограничных бесов. На грани миров у души много поклонников.
Человек часто переносит свои проблемы на душу. Не её спасает, а себя хорошенького. Она-то сделает, будьте уверены. Моя в реанимации мне бабу с одеялами достала. Она б икры достала паюсной, камень с луны, нильского крокодила. Мы же почти свои люди. Никогда не делайте этого! Не доверяйте душе того, что можете сделать сами. Она пойдёт, она вернётся с удачей, но на место не встанет уже, и вы, чертыхаясь, побежите искать новые формы. Стиль – это не человек, а место прикрепления души.
В палате прямое сцепление мысли с болью ослабло, и вот уже писатель рассуждает о встрече с читателями, давно назначенной на 9 сентября, о Париже, уготованном на 18 сентября. Праздномыслие возвращается первым. Мозги-то не отлучались, всегда наготове.
Наплыв и крупно, вдруг – я же не показала дочери, где новые квитанции по квартплате! – чушь становится истиной высшего порядка и внезапно выводит тело на единственную в галактике позицию, проводит болевой приём – молния! – и затолкать душу назад удаётся. Элевсинские мистерии мои, Ἐλευσίνια Μυστήρια – неоновая ночь в холодильнике.
Влезла. Боком, но всё же. Иные говорили мне потом, что тоже выжили по бытовым мотивам, выплывшим из ниоткуда. Мы все молодцы только благодаря глупости. Косо-криво тыкалась душа в дурака без успеха, но была уловлена и втиснута в тело мыслью о простых вещах. Цените простые вещи. Цените глупость. Цените быт и квитанции ЖКХ. Гербарий, кошечка на подоконничке, цветочек в синей вазочке, младенчик с его умилительными ручеёчками под носиком и далее везде, вот это вот всё – меня всю жизнь выворачивало от ненависти к устоявшимся формам и герани, и я не знала почему. Теперь знаю.
9 сентября 2006 года меня выпустили выступить перед читателями. Придерживая душу, поехала на ярмарку и даже стяжала. 18 сентября меня занесло в Бургундию. Жила на постоялом дворе. Заставляла себя курить. Бродила с утра до сумерек. Ела сыр, пила вино, прямила спину, чтобы душа прижилась. Законопатила все щели, чтоб она не сбежала. Но золотая моя плавилась от восторга и легко выходила порами, а возвращалась самовольно. Наиграется и назад. Как в последнем романе Джека Лондона «Звёздный странник», он же «Куртка», там как раз об этом.
Душа стала самоуправляемой, как Венский филармонический оркестр.
Через три года выяснилось, что спасти положение, вытащив из-под завалов девочку, прибитую Шекспиром, может любовь.
В любви тело, будучи пластическим искусством, может без помех и крика впитать свою измочаленную душу, водворить на место, и станет хорошо, лучше прежнего. Начнётся наконец правильное поведение тела.
Моя любимая мысль Норберта Винера: чем невероятнее сообщение, тем больше в нём информации.
Прошло десять лет. Данный отчет написан по заключении конвенции с моей душой. Свернулась тут кошкой на коленях и терпит меня, договоропослушная. Всё, поняла, поняла: сама душа, выбитая хоть раз, не прирастает обратно никогда. Только хирургическим путём: брать ближнего и любить его, медленно декодируя парадокс как самого себя.
Москва, Пресня, 2016
[1] Verba volant, scripta manent — (лат.): Слова улетают, написанное остается. Пословица времен Древнего Рима. Выражение существует также в другой версии: Littera scripta manent (литтэра скрипта манэнт| Написанное остается. littera scripta manet — лат. букв. «написанная буква остается»; что написано пером, того не вырубишь топором.
[2] Локоть царский = 1 1/6 локтя малого = 1 1/5 пигона = 52,35 см.
[3] [англ. fiduciary - попечитель, опекун < лат. fiduciarius - заключаемый на веру] - экон. доверенное лицо
[4] – момент истины (исп.)
Genre: ART / General
Рассказ опубликован три раза в русских медиа. Автор включил этот рассказ в состав книги, которая готовится к печати. Рассказ основан на реальных событиях.
Я не могу вернуть её в тело, которое с великим удовольствием она покинула, намотав на какой уж он там у неё палец ту самую серебряную нить, описанную в литературе.
И начала я подтягивать душу вежливо. Золотая моя, говорю, ну что ты там в углу дрожишь. Иди ко мне.
Я её ловлю, тяну, даже прошу – из привычки, понятно, и догматичного панибратства, мы-де сестры-братья, которым рано прощаться. Я не сразу поняла, что она, может, и вернулась бы, но мир окрест – как чернильница-непроливашка: впускает всё, а выпускает только на кончике пера. Недурно бы знать, ухмыляюсь я эзотерично, сколько по-дурацки вырванных, отпущенных душ болтается во вселенской чернильнице, не в силах вернуться или перевоплотиться. Непроливашка даёт по капле, и потребен воистину пушкинский гребок пером, чтобы начерпать из космоса я вас любил.
У выпростанной души нет причин стремиться назад.
Нелегко рассказывать живым людям, какое это удивление. То же ли чувствуют недосуицидники, вытащенные из петли, не ведаю, но смекаю, почему врачи числят самоубийц – сумасшедшими. Достаточно единственный раз возвратиться, недоумерев, и попытаться устроить душу в то же тело – естественно, неправильно! – начинается серия припадков: вытряхнуть из себя душу, дабы переустановить как надо. Получается хронический суицид, авангардная живопись, диссонансы в музыке, Пикассо, Бодлер, местами Шостакович.
| Language | Status |
|---|---|
|
English
|
Already translated.
Translated by Ronan Quinn
|
|
French
|
Translation in progress.
Translated by Katrin Que
|
|
Italian
|
Already translated.
Translated by Paola Sambruna
|
|
Portuguese
|
Translation in progress.
Translated by Jean Tuchapski
|
